Собиратель рая

Роман о «лихолетье»

Новый роман Евгения Чижова, удостоенный премии "Ясная поляна", обращен в "райское" советское прошлое: хаотичные, бесплотные девяностые, заставшие Москву врасплох, словно бы отменили будущее и героям выбора не оставили. Впрочем, текст переполнен и характерными приметами "разбитного" десятилетия, так что в этом смысле "Собиратель рая" можно причислить к русской прозе о "лихолетье": одна из главных "ассоциаций" — "Журавли и карлики" Леонида Юзефовича.

В этой "сказке о потерянном времени" сюжет разворачивается вокруг Кирилла, Короля блошиных рынков и барахолок, чья страсть к коллекционированию началась с мельхиоровой ложки, и Марины Львовны, его матери, страдающей от болезни Альцгеймера. Тоскующие по "воздуху бесконечности", с новым "смутным временем" они расходятся — правда, Марине Львовне, в отличие от Кирилла, это удается безусильно. Ослепительные воспоминания заменяют ей пыльную, расплывчатую реальность, в которой она в конце концов теряется; проваливается в "дырку времени". Так, безуспешный поиск прежнего — исчезнувшего — адреса их с сыном разъединяет: метель, разразившаяся над городом, заметает последние ориентиры.

"А так как непонятно было, где Марина Львовна и что с ней происходит, связывавшая их невидимая пуповина соединяла его напрямую с этой ночью, поглотившей мать, с ее темнотой, холодом, ветром, с искрящейся нежностью снега, скрывающей смерть".

Сопротивляясь материнскому безумию, Кирилл стремится с ней разотождествиться — выпрыгнуть из сыновней роли в какую-нибудь еще; отстраниться от "навязчивых идей", предлагаемых "случайной" действительностью. Оттого его комната — образец рациональности и порядка — переполнена коробками с "концентратом иного времени": будь то боа из страусовых перьев, английский дафлкот, рюмка столетней давности или куколка из мякиша, сделанная на зоне. Дар к многоликости, неуловимость и сверхъестественная ориентация в "прошлых жизнях", что в каком-то смысле и воплощает собой дух девяностых, привлекает к Королю последователей, крепко "сидящих на игле ностальгии" и связанных одним и тем же сновидением-метафорой:

"При переходе с одного рынка на другой их состав тоже менялся, но Карандаш со своими блокнотами, флегматичный Боцман, высокая, с водянистыми глазами и приоткрывающей верхнюю десну улыбкой Лера и ни на шаг не отходящая от Короля, готовая стерпеть все его насмешки Вика не покидали ядра свиты никогда".

Рынок, к слову, представляется чуть ли не единственным "клочком" художественного пространства, имеющим "осязаемые" очертания; впрочем, и эта "пересадочная станция" также спаяна со временем, чье чрезмерное "присутствие" и "отсутствие" подчиняет себе структуру повествования. Так, "единый рыночный хор", исполняемый разномастными "чудиками", задает ритм роману, зацикленному на памяти и беспамятстве (Чижов не скупится на повторения). Пытаясь вернуться "домой", герои вынуждены повсюду высматривать "знаки и символы": вдруг да заметят проход "в те далекие вечера".