Плохая жена хорошего мужа

Реализм в кризисе

Писатель-неудачник занимается сексом с сотрудницей издательства. Потом они встречаются, он пишет о ней рассказ, после чего получает гневную отповедь, а спустя год читает о себе книгу-исповедь той самой сотрудницы – которая, конечно, становится популярнее опусов самого беллетриста.

Супруги возвращаются с отдыха домой, в самолете с улыбками общаются, а потом выясняется, что у жены есть плохо скрываемый любовник.

По приглашению знакомого девушка попадает на светский раут, где демонстрирует чиновникам и бизнесменам фото совершившей самосожжение нижегородской журналистки Ирины Славиной. Бомонд остается не впечатлен, девушка в шикарном платье возвращается домой и плачет.

Девушка-режиссер снимает фильм о наркозависимом партнере и завоевывает фестивальные премии, тем временем партнер совершает суицид, но мало кто о нем вспоминает.

В заботах о своем инстаграме и ребенке девушка ожидает приезда любовника и обнаруживает в чулане мышь. Мышь преследует ее на протяжении всего рассказа и оказывается тем единственным, что связывает девушку с реальным миром, а не образом плохой/хорошей жены.

Привычные для Снегирева темы (роль творца, судьба женщины в России) повторяются в этом сборнике рассказов, при этом щедро приправленные современностью: тут и о реальности соцсетей, когда инстаграм-лента важнее окружающего мира; и о феминитивах, которые то ли нужны, то ли нет; и о противопоставлении столичных «хипстеров» и простых людей глубинки и…

Да, если вы поймали себя на мысли «вот это душнилово», то вы не одиноки. Какие-то из этих тем были актуальны лет десять-пятнадцать назад, когда было модно посмеиваться над новыми российскими яппи и культурой гламура. В текстах тех лет была жизнь «ненастоящая», цифровая, и настоящая, та, где есть реальные ценности – любовь, вера, семья и так далее. Писатели как бы сами не замечали, что попадают в ту же ловушку, которую якобы разоблачали: они не спасали своих героев из плена симулякров, а создавали собственные.

С нынешними текстами Снегирева происходит то же самое, если не нечто худшее: ведь у тех же самых тем нет новизны, только внешний лоск. Да, история Ирины Славиной потрясла журналистское сообщество, но о бесчувственности правящего класса мы читаем с середины XIX века. Да, селфи и FOMO (fear-of-missing-out, «боязнь пропустить» – специфический невроз современности, когда пользователь социальной сети завидует друзьям, посещающим интересные места или мероприятия) – явления относительно новые, но технофобия и противопоставление технологических новинок и традиционных ценностей звучали интересно только во времена Неда Лудда. Сейчас же Снегирев, разоблачающий толпу зависимых от соцсетей, сам оказывается в сонме технофобов, которые посвящают тексты за текстами вреду соцсетей, не желая обратить внимание на их пользу или то, как они встраиваются в повседневную жизнь учителей, курьеров, стюардесс или фабричных рабочих. 

При этом в осуждаемой роли всегда оказываются женщины. Женщина заботится о чем угодно, только не о детях, родителях, муже; женщина – скучающее существо, которое не заводит любовника только из-за временного увлечения религией, которое тоже пройдет. А что мужчины? А мужчины – обаятельные недотепы, которые сами ни в чем, конечно, не виноваты, а лишь винтики в руках манипулятивных супруг.

Тут, кажется, становится понятным, почему реализм как литературное направление оказался в кризисе и уступил место автофикшену. Реалистический писатель, думая, что воспроизводит реальность, на самом деле переносит на бумагу типы, которые существуют исключительно в его голове. В результате мир оказывается удивительно однотонным – еще не «чернушным», но куда-то в эту сторону палитры. А поскольку в колею попадаешь снова и снова, единственный выход из нее – описать то, что с тобой реально происходило. Как это сделал Карл Уве Кнаусгор после нескольких попыток написать реализм и мистику.

Снегирев же этого не делает, воспроизводя штамп о «России айфона» и «России шансона» с четким гендерным отпечатком с комичной прямотой. Этим текстам страшно не хватает самоиронии – если бы автор повесил на крючок белое пальто и хотя бы раз пристально вгляделся в зеркало или пролистал свой школьный дневник, возможно, рассказы получились бы живыми. Пока же «Плохая жена хорошего мужа» похожа на привет из 2010 года, тот тип литературы, который стучит башмаком по спинке кресла и настойчиво требует слова, хотя ничего нового сказать не способен.